Зверева Яна Олеговна
Родилась 17 июня 1994 года в г. Новоуральске. Училась на журфаке УрФУ. Участница детского литературного объединения «Серебряные пёрышки» (2004 – 2012 г.г., руководитель Алфёрова Лариса Владимировна). Член творческого объединения «Созвучие». Слушательница обучающих вебинаров Школы литературной журналистики «Молодой Дельвиг» (2018 г.). Участница Форума молодых деятелей культуры и искусств «Таврида» (2018 г.).
Первая публикация – сборник лауреатов Международного фестиваля «Волшебная строка-2011» (г. Екатеринбург, 2011 г.: подборка стихотворений, 3-е место в номинации «Проза»). Публиковалась в антологии поэтического конкурса «Музыка слов» (г. Москва, 2016 г., стихотворение «Выжжено»). Участница Международного фестиваля авторской песни и поэзии «U235» (2015 – 2018 г.г.), трижды лауреат (2015 г., 2016 г. , 2018 г.). Шорт-лист поэтического конкурса «Музыка слов» (2016 г.). Финалистка конкурса Школы литературной журналистики «Молодой Дельвиг» (2018 г.). Лауреат 3 степени литературного конкурса «Пиши своё слово» (г. Санкт-Петербург, 2018 г.).
Стихи читает автор
https://vk.com/bibliotimenovouralsk?w=wall-67988752_4935%2Fall
https://vk.com/bibliotimenovouralsk?w=wall-67988752_4163%2Fall
ПЕРЕСТРОЙКА
что-то менялось, дымящимся экскаватором
в утро заехало, кинуло всем палатки, да
перекопало наш спальный район, «ребята», —
сказало, — «ваш дом — под снос»
думали — тут будет сквер,
только было скверно нам —
жить под лесами строительными
из вербы и
ждать, когда запах мазута разгонят ветры —
тогда мы пошли вразнос
это мы — танцевали босыми на свалках гетто,
это мы — нашаманили пыльное злое лето,
это мы тополиный пух
поджигали взглядами,
утомившись — на грязные парапеты падали
спали с влюблёнными
парами,
были третьими,
эльфов дурили и фей,
да искали ведьминский
круг,
торговались на
сердце своё на вертеле —
даже кормили с рук
сами жевали траву,
заедали сказками,
стали от них остроухими да зубастыми,
не
находили дороги назад — прекрасная
Маб заметает след
это мы — голоса подарили дождю и ветру,
это мы — улыбались, надеясь, что нас заметят,
принимали чужие объятия, как награду,
и, друг друга пропев,
не заметили — да и надо ли?
и, пропев новый мир, не заметили — да и надо ли?
НОЧЬ
робинзониада —
от слова ад,
робинзониева —
от слова ева.
до утра читали стишочки рядом —
ты, да лютый кашель, да булка хлеба.
робинзонизона —
от слова зона
добровольно-больного отчужденья.
вот ей хлеб чужой, вот родной — позор,
вот — эдем столовой, вдали от келий.
робинзоне-чаю-бы, да холодный,
да в эдеме правило — греть не смейте,
ей бы хлеба, только чужое — претит,
не бери чужого — сказали черти.
робинзонечаяла — да не чает —
кто-то в белом плащике и берушах
поведёт исполненными очами,
скажет:
— здесь осталось немного, кушай
О РАЗНИЦЕ ВОСПРИЯТИЯ
– Детка, я сшит из оранжевого вельвета,
Что мне твои золотистые косы в пол?
Ты постесняешься дикой моей расцветки,
Скажешь: «Придурок, зачем ты сюда пришёл?»
– Кошка закинула тельце на подоконник,
Бабочка-бражница спит на раскрытой книжке.
Форточкой хлынуло море, и мы в нём тонем,
Клевером пахнет медовым, а ты не слышишь
(Кривенький заяц с покошенного буфета
Смотрит на штору с подвязками, а она
Нежно звенит под рукой травяного ветра,
Сшита из тюля зелёного, как волна)
ЗЕМЛЯНИЧНОЕ
полнолуние и поезд
нас оставили в дозорных
напои меня пуэром
самым горьким
самым чёрным
ни доверия, ни веры
не оставили дозорным
только пресные эклеры
да клеёнчатые шторы
только потные подмышки
чьи-то ноги у прохода
и мерцающие ногти
у вершины небосвода
полнолуние и поезд
одеяло шерстяное
кто-то должен этой ночью
разговаривать с луною
затеняя безоружных
искривлённою спиною
а дыхание снаружи
землянично-
земляное
и болотными огнями
путь подсвечен между точек
фиолетовое пламя
между спин зелёных кочек –
между спин болотных леших
и кикимор придорожных
земляничный воздух нежно
обволакивает кожу
покачнёшься, засыпая –
подливаю в чашки воду
у окошка, как больная
дышишь лесом и свободой
каково, очнувшись утром
не суметь поверить в то, что
ты всю ночь шептала сутры
отражению в окошке?
Сад
тем, к которым мы не успели
Хотелось бы, конечно, и заживо сад.
Только нищие руки по швам висят,
Только вишни такие откуда взять,
И семерых соседок с безумным прищуром?
Хотелось бы, не спорю, и дышать ключевой росой,
И ловить языком из-под яблонь грибной косой,
Да только воды в такую жару не выцыганить.
Хотелось бы – заметно? – и тебе целовать плечо,
Только раньше топор нас на щепочки рассечёт,
И удобрит вишнёвые саженцы ключицами
Вокзальное
Вокзал чужие скалит рты,
слюна со вкусом рвоты.
Кассир с зажатыми в руке
останками животных:
два чебурека и беляш — дороже, чем собака;
хвостом старайся не вилять,
и не ходи на запах.
Болеешь или голодна,
а разница какая?
Чужих волос не нюхала,
в кафе не подавали.
Нашла открытый туалет,
и там тебя стошнило.
Ты примешь вид, что вовсе не
за этим заходила.
Саломея
Насколько здорова привычка
здороваться с пустотой,
Я знаю сама — ты смотри, да не отвечай:
Вот комната — серое слякотное плато,
Вот я — у стены, в пустоту лепечу не то;
В ответ пустота головою твоей качает.
И я в коридоре танцую
под песню: звучит — как мёд,
Но для Саломеи — во рту кровяная медь.
А в лифте так тягостно пусто, что страх берёт:
Провалится в шахту, как в лужицу — хлипкий лёд.
Но лифт угрожающе тронется, да поедет.
Мерещится: ты выдыхаешь молитвенные слова.
Царица довольна. Палач вытирает фартук.
Как писано — царское блюдо и голова,
И я говорю ей — «Здравствуй» (едва жива).
Сливается с вечером иссиня-чёрный март мой.
Миндальное
Невыносимо — то, что ты не догоняешь, кто я, что я и зачем.
Кору осиновую, яблоки, корицу и соцветье миндаля —
Я собрала и заварила; ты настырно удивляешься — «Где чек? У нас такого не растёт, здесь только голая и стылая земля».
Тебе солгали — «Это дерево мертво, и никогда не зацветёт»,
А на вокзале продавали фаршированные сердцем беляши.
Меня хотели приманить — сказали: «Что-то ты голодная, дитё»,
Пытались вырвать из груди, и, как твою, не потрудились бы зашить.
Так выпей чаю, и вернётся та деталь, что отобрали повара.
Что ты качаешь головой? Скорее пей, вы остываете! Ну, пей!
Вот выпьешь — и поймёшь, откуда у меня миндаль, корица и кора,
И мы покинем Кентервиль — на первом поезде, зимою, в три ноль семь.
Зима. Общага. Холодно
Ты дала мне пончик, сказала — жуй,
закурила и выключила свет.
На кровати одна в темноте сижу,
у окна — уголёк твоей сигареты
Ты звучишь полынью большой беды,
я молчу: космонавтка перед иконой.
Выдыхаю — пар, выдыхаешь — дым.
Метеоры пепла — на подоконник.
Так сверхновая вспыхнет — и догорит.
Ты забудешь, что я — тоже часть пространства.
Комендантша рыскает у двери —
без скафандра. Зачем нам её бояться?